из резиденции Девятого

Свой городской дом он не любил, даже больше, чем Ильменрат в принципе. Правда, в этом случае, природная (или возрастная) вредность чернокрылого была не причем, во всем были виноваты воспоминания. Не самые приятные, но настолько драгоценные, что даже сама мысль о том, чтобы все забыть, казалась кощунством. Собственно, эти воспоминания и были для древнего тем единственным, что осталось в его душе святого. Ну, во всяком случае, как он утверждал… сам для себя, правда, что сути дела не меняло.
Скрип узорных половиц под сапогами отозвался приступом острой, так и не прошедшей за века ностальгии, но он, железным усилием,  подавил ее. Сейчас было не время думать о прошлом. Да и вообще, стоило ли думать о том, что даже Прародитель не в силах ему вернуть?
Криво усмехнувшись, Сераф огляделся, машинально, но с легким неудовольствием отметив испачканный кровью пол, и второй раз за этот день остолбенел.
Собственно, он рассчитывал застать новую игрушку стоящим посреди комнаты, сидящим на одном из кресел или диванчиков, да хоть лежащим на кровати (а вдруг!), но такого не ожидал.
Тьма меня поглоти, он еще и припадками страдает?!
Последняя мысль промелькнула уже, когда он, стремительно пройдя через комнату, опускался на колени перед лежащим с открытыми глазами и остекленевшим взглядом Карателем, пытаясь одновременно приподнять его голову и наколдовать что-нибудь исцеляющее (умрет еще здесь, чего доброго, и все удовольствие насмарку!).
Заряд исцеляющей энергии ушел впустую, и бывший боевой маг небесного воинства убедился, что причина припадка таилась не в теле мал’ах, а, скорее всего, в душе. Была правда еще вероятность, что причиной странного припадка была магия… но зачем забредать в дебри, не попытавшись проверить самые простые и естественные варианты?
Мысленно помянув свет и его особо дурные порождения, Сераф поудобнее устроил голову своего невольного пациента у себя на коленях, положил пальцы ему на виски, и, сосредоточившись, погрузился в чужой разум, выискивая поврежденные участки, для внутреннего зрения, зловеще полыхающие красным. Впрочем, ничего особенно опасного он не разглядел, непоправимого тоже. Рутинная, в каком то смысле работа. В прошлом рутинная.
- Vearis Teus’Esso...
Со стороны это выглядело как поток серебристого света, протекающий сквозь его пальцы и просачивающихся сквозь кожу лежащего в беспамятстве мал'ах, но он, погруженный в причудливые завихрения чужого разума, видел как этот свет затапливает зловещие алые пятна, заставляя их выцветать и бесследно таять...

Вообще, копаться в чужом сознании Сераф не любил. Не из этических соображений, просто ему, было, по большей части, откровенно неинтересно читать чужие мысли. Гораздо интереснее было читать по лицам, разгадывать жесты, следить за почти незаметными движениями тела, уголками губ, кончиками перьев… словом, за всем тем, что, в разговоре, может подтвердить или опровергнуть сказанные вслух слова. Собственно, поэтому он пользовался магией только для внушения, когда был повод, и для лечения, когда был случай. Вот, как сейчас, когда он, исправив то, что собирался, просто удалился из чужой памяти, даже не попытавшись прочесть мысли, порыться в памяти, взглянуть, что думает его новая игрушка, чем живет… Зачем? Все это будет изучаться и разгадываться постепенно, методично, без спешки. Времени у него было достаточно.
Прервав контакт, он внимательно всмотрелся в умиротворенное лицо бывшего уже карателя, профессионально отмечая все признаки стабилизации его состояния после приступа. Пожалуй, можно было гордиться: после стольких лет почти полного отсутствия практики (редкие случаи тренировок не в счет), он сумел без особого труда припомнить все навыки и сделать все точно и даже, пожалуй, в чем-то виртуозно.
Вот только, судя по всему, наслаждаться мыслью о своем не растраченном мастерстве ему придется в одиночестве. Во всяком случае, дожидаться похвалы и благодарности от сумасшедшего, было глупо. Он и не ждал, но и такая чрезмерная реакция стала для него сюрпризом.
Точно, псих. Интересно только, от рождения, или это его на войне так приложило? Жаль, в свое время не поинтересовался…
- Будем считать, что я простил, - совершенно спокойно констатировал он, поднявшись с пола и оправляя тунику, - Больше мы к этому, надеюсь, возвращаться не будем. Пока. – Он сделал многозначительную паузу после столь же многозначительного «пока», и, посверлив с минуту взглядом коленопреклоненного мал'ах, непринужденно вернулся от возвышенного к практическому. – Тебе нужно переодеться, пол уже весь в крови. Но, сначала…
Он подошел к небольшому столику, и, выдвинув ящик, нащупал почти неприметную вмятину на дне. Одно нажатие, и дубовые дощечки раздвинулись, открывая небольшой тайничок со шкатулкой. Достав ее, Сераф некоторое время с задумчивой полуулыбкой перебирал тускло поблескивающие там украшения, и, наконец, выудил то, что искал – небольшую серьгу с чуть зеленоватым хризолитом.
- Амулет личины. Возьми и носи не снимая.

Вкладывая амулет в руку Карателя (или все-таки бывшего Карателя?), он не переставал внимательно, хоть и не навязчиво, наблюдать за ним. Было откровенно интересно, как этот аскет (идейных своих противников чернокрылый сибарит определял сразу и на глаз) воспримет приказ надеть украшение, и не колечко какое-нибудь там, а серьгу. Сераф знал, что многие мужчины-мал'ах считали это украшение исключительно женским, и, как бы, унижавшим мужественность (таких он особенно любил дразнить), и ему было интересно, выскажется ли данный экземпляр по этому поводу, или предпочтет промолчать.
Оказалось, второе. Мало того, даже бровью не повел, привыкнув, видимо, безоговорочно выполнять все полученные приказы.
Интересно только, почему он, в таком случае, убил Найл-эт-Тарона? Что за приказ тот ему отдал, что верный пес сразу записал его во враги Света? Нужно будет узнать…
Сераф прислонился к столу и с интересом принялся ждать, когда же Лорел налюбуется на амулет, и предпримет хоть какие-то попытки надеть его. Или попросит что-нибудь другое, под предлогом непроколотого уха. Или попросит иглу, чтобы исправить сей факт.
Но, его новая игрушка, судя по всему, вознамерилась выполнить приказ буквально, то есть, проколоть ухо этой же серьгой.
Очаровательно. Определенно, это будет даже веселее, чем я думал.
С минуту он колебался, вмешаться, или все-таки позволить ли этому ненормальному сделать задуманное, и полюбоваться процессом, безусловно интересным, как  с научной, так и с его личной точки зрения, но, в последний момент придумав кое-что поинтереснее, резко выбросил руку вперед и успел перехватив запястье Карателя за мгновение до того, как тот воткнул металлический стерженек (не слишком-то острый, между прочим!)
- Нет. Не так.
Полуобернувшись к столу, он взял из той же шкатулки иглу, и, подойдя вплотную к своему оригинальному «приобретению», деловито отвел волосы и коснулся подушечкой пальца мочки уха, словно проверяя на прочность. Собственно, он и в самом деле проверял на прочность, только не ухо своей игрушки, но, скорее, ее выдержку. Интересно было, как Лорел реагирует на чужие прикосновения, весьма откровенные, кстати. Ну, или кажущиеся таковыми на первый взгляд.

«Ледышка», - бесстрастно констатировал Сераф, примеряясь к покорно подставленному уху, - «Значит, провокации в этом направлении временно отменяются. Тем более, что и я сам… гм».
Этот тип провокаций, действительно, никогда не принадлежал к любимым развлечениям чернокрылого. В основном, из-за его холодности. За последние несколько тысяч лет, он едва ли смог бы припомнить более полсотни случаев, когда ему действительно хотелось кого-то соблазнить. И уж точно сейчас был не тот случай. Ну, что интересного может показать в постели одушевленная кукла, которая только и умеет, что выполнять приказы? Нет, конечно, разбудить чужую чувственность (если она вообще есть, в чем Сераф искренне сомневался) это само по себе интересное приключение, но для этого нужно самому хоть как-то желать… гм… объект, а иначе окажешься под конец в дурацком положении. А этого чернокрылый не любил, даже больше, чем работать.
С минуту поразмышляв, стоит ли наколдовать обезболивающее заклинание, он решил, что не стоит. Болевой порог у мал'ах итак был достаточно высок, а заклинаний, делающих нечувствительным момент втыкания иголки в тело, еще не изобрели, и вряд ли изобретут. Магия магией, но физическая оболочка всегда заявит свои права, даже если она принадлежит высшему существу. Так зачем тратить на такие глупости силы, и без того сегодня порядком растраченные?
К тому же, было интересно, как игрушка реагирует на боль.
Сжав покрепче иголку, он сильно и резко ударил, вогнав ее в мочку уха ровно наполовину. Рука даже не вздрогнула, да и с чего бы, он делал это не раз, в том числе и на себе. Снова коснувшись пальцем уха, он коротким заклинанием остановил кровь и, помедлив, таким же сильным рывком, вытащил иглу. Собственно, на этом было все. Оставалось только вдеть серьгу в ухо, что мал'ах и проделал, аккуратно застегнув замочек и поправив волосы «подопытного».
- Вот так. – Он наклонился к своей игрушке (которая, к слову сказать, была на голову ниже него), и, понизив голос, прошептал, обдавая лицо бывшего карателя дыханием, в котором смешались причудливо аромат мяты и запах табака. – Береги ее, Лорел. Эта вещь очень дорога мне. Она помнит другой мир, тот, откуда мы пришли сюда.

Отредактировано Шеен-а-Сераф (2013-06-12 01:58:21)

Увиденное и подмеченное с каждой минутой нравилось древнему все больше и больше. Мелкие детали, состоящие из взгляда, интонаций, чуть сбившегося дыхание, все это служило материалом для анализа и поводом для развлечения. О, да эта игрушка всем своим видом обещала на много месяцев, если не лет, избавить его от скуки.
Совершенно неприкрытое удовольствие, полученное от боли, было еще одним элементом любовно собираемой мозаики, из которого Сераф намеревался выжать максимум пользы.
Интересно, а если спросить прямо? Втянется  в разговор или будет, как и прежде, поддакивать? Обязательно проверю. Чуть позже…
- Пока я приказываю просто стоять спокойно.
Чернокрылый мягко развернул Лорела к себе, и крепко сжал его ладони прохладными пальцами. Амулет уже работал, но оставался последний штрих – собственно, личина. И физический контакт облегчал работу над ней. Доверить такой тонкий процесс игрушке Сераф никак не мог, от успеха зависело слишком многое. Жизнь, если вдуматься.
В поместье его будет проще укрыть… надеюсь, что завтра мы уже будем там, подальше от этого города и от стервятников из Совета.
Он чуть прищурился, мысленно выплетая новый облик молодого мал'ах …нет, еще чуть моложе. Волосы укоротить… да вот так. Нет, еще сильнее. И цвет – радикально. Хотя, нет, чуть золотистее… Глаза… да, вот так. Рост трогать не будем, а вот фигура чуть тоньше, изящнее… и вообще немножко изнеженности не помешает. Да, именно. Лицо… хм. Чуть сгладить, изменить форму глаз… Отлично. Нет, еще немного подправить губы, и… Да, так достаточно. Одежду исправлять не будем, это сейчас не так важно.
Он выпустил руки Лорела и отступил на шаг, критически любуясь своей работой. Да, светловолосый красавчик ничем не напоминал якобы казненного Карателя.
Для слуг на сегодня хватит, а дальше придумаем более убедительную легенду…
- Можешь взглянуть на себя, если хочешь, - Сераф кивнул на зеркало, с нетерпением ожидая, что скажет преображенная игрушка.

Собственно, вариантов реакции он наметил ровно два: либо вежливо похвалит, либо не скажет ничего. Оба варианта вписывались в уже успевшее сложиться представление о бывшем Карателе, как о полностью безвольной кукле. Почти. Все же некоторый элемент неожиданности существовал, и, очевидно, он-то и стал причиной смерти Девятого. Сиятельный просто-напросто плохо изучил свое оружие, и потому не справился с ним. Шеен-а-Сераф такой ошибки делать не собирался, намереваясь изучить игрушку досконально, и только потом использовать ее. Если придется.
Полностью удовлетворившись кратким моментом удивления, выразившемся в вспышке белого света, на миг окружившем Лорела, чернокрылый отвернулся к столу, и, тщательно закрыв шкатулку, убрал ее снова в тайник. Несколько вещиц (в том числе пара-тройка редких артефактов), которые там хранились, могли представлять определенный интерес для тех, кто желал бы узнать древнего получше, но он не собирался предоставлять эту возможность кому бы то ни было. Даже случайно.
Случайно…
Он поморщился, прогоняя искушение, которое охватило его, когда он, поворачиваясь, случайно бросил взгляд на стену напротив. Искушение было тем более сильным, что нужно-то было, все лишь навсего, пройти пару шагов, коснуться ладонью деревянной мозаики, покрывавшей стену, и…
Чернокрылый решительно отмахнулся от представшей в его воображении картины. Нет. То, что так манило его, было слишком драгоценно, чтобы показывать это игрушке. Пусть и одушевленной.
Закончив с этим, он снова обернулся к неподвижному и молчаливому карателю, и снова облокотился спиной о стол, рассматривая его с прежним исследовательским интересом.
- Тебе нравится испытывать боль. – Он не спрашивал, он утверждал. Без осуждения, впрочем. – Почему?

Кажется, вопрос пришелся кстати. Как тычок по больному месту. Причем, попавший удивительно точно, заставив куклу если не ожить, то хоть подать признаки жизни. Это воодушевляло и разжигало интерес.
Интересно, сколько у него таких болевых точек?
Сераф прищурился, прикидывая, стоит ли надавить и вытянуть-таки из внезапно взбунтовавшейся игрушки всю подноготную, или на этот раз спустить неповиновение, вернувшись к этому вопросу позже и в завуалированной форме. И то, и другое было привлекательным. Особенно потому, что собственное неповиновение, очевидно, приносило Лорелу нешуточные страдания. Было даже любопытно посмотреть, как долго они продлятся и в какой форме последует взрыв. И последует ли он вообще.
Пожалуй, именно этот вариант был самым любопытным. Впрочем, был еще один – выразить свое неудовольствие, так сказать, невербально, и посмотреть, что будет.
Молчание затягивалось. Чернокрылый спокойно и чуть испытующе созерцал стоящего перед ним карателя и не торопился как-то комментировать его бунт.
Минута… другая… третья…
Сераф молчал, по прежнему, в упор, глядя на Тен-эт-Лорела,, позволяя своему лицу, обычно сохранявшему неизменное выражение спокойствия и легкой иронии, выразить целый калейдоскоп эмоций, от удивления, до откровенного недовольства. На последнем он остановился, и, презрительно скривившись, отвернулся и уселся за письменный стол.
- Можешь, - безразличная холодность в его голосе резко констатировала с прежним интересом.
Не обращая больше внимания на Карателя, он достал из ящика стола несколько листов бумаги и чернильный прибор. Перо уже никуда не годилось, и он, взяв из того же ящика небольшой ножик, принялся затачивать его.
Про стоящего позади мал’ах он, казалось, забыл.

Отредактировано Шеен-а-Сераф (2013-06-12 03:50:44)

Прислушиваясь к напряженной тишине за спиной, Сераф лениво прикидывал, насколько хватит у бывшего карателя выдержки, снести безразличное презрение хозяина. Впрочем, хозяина ли? Чернокрылый уже сомневался в этом. Хозяину не сопротивляются так отчаянно.
Хорошо ломали, но не до конца. Халтурщики, что б их… Закончить что ли бездарно незаконченную работу? А что, это даже любопытно…
Обдумав эту мысль со всех сторон, Сераф все же решил, что восстановление старых навыков по ломке непокорных (изрядно подрастерявшихся с тех пор, как он отошел от власти), не стоит затраченных усилий, и изучить намного интереснее, чем доломать.
Тем временем, напряжение в комнате становилось все ощутимее, и Сераф решил, что хорошего понемногу. То, что игрушка не собирается выдавать свою тайну, было уже совершенно очевидно, и настаивать дальше было бы не только жестоко (моральный аспект проблемы чернокрылого мало волновал), но и попросту нерационально. К тому же, то, что у покорной куклы, оказывается, есть свои тайны, свои желания, и воля к сопротивлению, увеличивало ценность этой куклы в разы. Разгадать, или выпытать тайны, исполнить, или задушить в зародыше желания, подстегнуть, или сломить окончательно волю к сопротивлению, - разнообразие вариантов воодушевляло. Ради этого стоило пока приглушить любопытство.
Закончив с работу, Сераф придирчиво изучил результат, проверил пальцем остроту заточенного кончика, поморщился, и, отложив ножик, поднялся, лениво вертя перо между пальцами. Еще один скользящий взгляд по противоположной стене заставил его о боли стиснуть зубы. Желание подойти было таким острым, что на миг стало тяжело дышать.
В этом доме я становлюсь сентиментальным. Этого только не хватало.
Нервно дернув крылом, он снова обернулся к Лорелу.
- Я вижу, ты осознал, - Его голос снова звучал спокойно, без тени недовольства или презрения, - Осознание вины – первый шаг к ее искуплению. Понимание ее глубины – второй.
Ему хватило шага, чтобы оказаться совсем рядом, почти вплотную к Карателю. Лениво, почти небрежно, запустив пальцы в волосы своей игрушки, он заставил мал’ах запрокинуть голову,  впился взглядом в его лицо.
- Ты знаешь… - чернокрылый, не спеша, коснулся лица провинившегося подчиненного пушистым концом пера, медленно проводя им от скулы, до подбородка. - …какой шаг третий?

Он внимательно и без улыбки вглядывался в лицо Карателя, бесстрастно отмечая малейшие оттенки эмоций. Точнее, их отголоски. Что и говорить, кто бы ни был тот, кто воспитал это чудом природы, сделав его покорным оружием, дело свое знал хорошо. Даже очень. Мелкие недоработки не в счет, тем более, Сераф не знал, по какой причине, неведомый ему мастер не закончил работу над столь любовно выкованным клинком. Может быть, причина была уважительной. А может, клинок, вышедший из повиновения, поразил создателя. Чернокрылый пока не знал, но собирался узнать, рано или поздно.
- Верно, - он поощрительно улыбнулся, и, все так же не спеша, провел пером по губам послушной его воле игрушки.
Интересно, он ждет, что я сам его буду наказывать? Не дождется. Гораздо любопытнее узнать, какое наказание он сам почитает достойным для себя...
- Ты правильно меня понял, Лорел. А, раз так, я окажу тебе особое доверие. Реши для себя, насколько ты виноват, и как тебе надлежит смыть вину. И сделай это. Сам. И больше мы к этому не вернемся.
Сераф выпустил волосы карателя и, отступив на шаг, указал пером на небольшую дверь.
- Иди туда. Слева оружейная – приведи в порядок клинки. Справа – ванная, искупайся. Чистую одежду тебе принесут. Не забывай, для слуг на сегодня ты – мой гость. Потом возвращайся сюда. Все.
Он одним слитным движением отвернулся и снова уселся за стол, придвигая к себе поближе бумагу и чернильницу.